Жил-был художник. И была у него мечта. Самая обыкновенная. Хотел он построить дом. Так чтобы обязательно была речка неподалеку. И лес. А еще, чтобы завелся в доме сверчок, и насвистывал ему свои песни. Ведь сверчки заводятся только у добрых людей, а художник очень-очень хотел быть добрым. Он даже не знал иногда, когда совершал хороший поступок, почему он так делает, потому что иначе не может или оттого, что хочет сделать доброе дело.
- Как же сложно все это, - мучительно улыбался он про себя всякий раз, когда оказывал кому-то подмогу. – Вот не сделаю этого, и собой быть перестану. Лучше уж пожертвую временем и силами, чем идти на такое. Какой же я все-таки эгоист! –
Кисть в его руке, как застывшие на крыше после дождя капли, падающие плавно и гулко, касалась холста. Вот уже пятнадцать лет он рисовал одну картину. О, эскизов он создал так много, что можно было оклеить ими весь город! Танцующий парашютист, сорвавшийся с большого одуванчика. Улыбающаяся девочка, что присела на корточки у щенка. Сморщенный гриб, украшенный листочками брусники.
Пара взмахов карандаша и на листе бумаги возникал мир. Как любили мамы художника! Когда увлекшись погоней за мгновением, он набрасывал портрет мальчонки, разговаривающего с кошкой, а потом дарил его родителям малыша.
Художник любил животных, и подарил бы и кошке рисунок, только отчего-то ей он был вовсе не нужен.
- Лучше пойдем, купишь мне колбасы, - терлась Хвостатая о его ноги, а потом терпеливо ждала у магазина, только и щуря свои изогнутые померанцевые глаза.
А если у него не было денег, а он был бедным-пребедным, каким и должен быть настоящий художник, кошка не обижалась. Она забиралась к нему на руки, и мурлыкала: " ну тогда нарисуй рыбку, много-много рыбки, раз на большее сегодня ты не способен". И художник рисовал. Дергался карандаш, жмурилась кошка, а на листочке, вырванном из блокнота, вырастал целый рыбий переулок. Кокетливые селедки толкали перед собой колясочки, в которых пускали пузыри маленькие рыбята. Толстые сомы торговали морской капустой и еще маринованными водорослями. Кошка заглядевшись, начинала бить хвостом и нервно облизываться. В конце концов, не выдерживая, ударяла колючей лапой одного из толстущих сомов, разрывая бумагу и выбивая из рук художника карандаш.
Заметив, что натворила, фыркнув, удалялась прочь. "Лучше уж мышей наловлю", - говорила она спиной.
Через некоторое время поднимался с лавочки и художник. Он уже издали видел спешащих к нему с табуреточками женщин из соседних подъездов, которых обязательно было нужно нарисовать. Один раз он уже создал портрет пышной дамы с другого конца города. Запыхавшуюся от ходьбы, облаченную в какие-то авоськи, в дурацкой шляпке.
- Нарисуйте меня такой, какая я есть в душе, - томно вытянув губы, попросила она.
- В душе? – переспросил он ее. - Как вы купаетесь?
Оскорблению дамы не было конца. Неловко скаламбуривший художник ни один раз сбегал домой за водой, чтобы привести женщину в сознание, она то и дело пыталась изобразить обморок.
Потом, скашивая в смущеньи глаза в сторону, пояснила, что хочет.
- Мой внутренний облик нарисуйте, мою душу.
- Позвольте, но откуда мне знать, что у вас за душа? – возразил художник. – На вас столько одежды надето, что и простой рентген не сделать, а вы душа…!
- Вы хотите, чтобы я позировала обнаженной?- ее губы начали нервно подрагивать.
- Что вы! Ни в коем случае, - испугался художник. – Может быть, в другой раз все же придете?.. У меня, знаете, совершенно нет времени.
- Да, но я приехала к вам с другого конца города!.. Неужели зря? – женщина так огорчилась, что художнику стало стыдно. Смахнув с плеча пару-тройку кошкиных волос, скомандовал:
- Не двигайтесь! – и начал рисовать.
Внутренний облик…вот задача! Больше всего художнику не хотелось обидеть женщину своим портретом. Кто знает, что ей нравится, а что нет. Внешне она такая большая, и, наверное, того стыдится. Иначе бы просто попросила простой портрет. Что же делать?..
Вообще-то художник недолго размышлял. Карандаш уже сам озорно гулял по бумаге. Оставалось только наблюдать за ним. Когда был сделан последний штришок, художник что-то написал на листке и передал его своей неожиданной натурщице.
- Это я?.. Она порозовела, и кожа и без того, с трудом обтягивающая лицо, казалось, стала еще тоньше и прозрачнее.
Художник даже закрыл глаза на всякий случай. Вдруг даме не понравилось, и она наскочит на него с кулаками. Секунда, другая… тишина. Осмелившись, художник приоткрыл один глаз: прижав к груди листок с рисунком, женщина так быстро, как только могла удалялась от него.
- Постойте! – крикнул он, желая узнать угадал ее внутренний облик или нет. Но заслышав его окрик, она лишь прибавила скорость.
Вот и гадай… То ли оскорбил человека, то ли наоборот. Потому художник всегда скрывался из виду, когда на горизонте появлялась подобная угроза. К тому же нужно было поберечь время для своей картины…
Лучшие утренние краски с нежными всполохами света для настроения легкости и детского времени, когда день, кажется, длится с год, вмещая в себя столько чудесного. Полуденная уверенность тени, вливающаяся в умиротворение и спокойствие жизни. И наконец, мягкий вечерний ветерок, придающий теплый, пряный привкус свободы.
Ничего нельзя упустить!.. Улыбку кошки, вызванную солнечным зайчиком. Он нарисует ее свернувшейся калачиком на крыльце. Таком щербатом, улыбающимся прорезью щелок крылечке. У забора притаится славный пес с ободранным в драке ухом. Капнуть на его кончик каплю зеленки, чтобы не загноилось. Вот так!.. А в глазах, глазах пса будет улица… никакими красками не притушить суетный испуг, боль и обиду. Если только разбавить ее добрым поглаживанием по голове, звуком льющегося в миску молока и долгими разговорами, начатыми с простых слов: "Здравствуй, Друг".
А еще... Ох, уже ночь. Она и так есть на картине в виде черной, как сажа, кошки. И в глубине холодных, сквозных дыр, отражающихся в глади воды. Значит, спать…
Так думал художник и частенько засыпал прямо у холста, успевая только присесть на стул. Но иногда прогоняя сон, отворял настежь окно и ловил звездный и лунный свет. Сочащийся на бумагу, так что художнику только и оставалось, что кисточкой разводить его и находить образы.
Шло время. Месяцы утренних красок…снежинки ли пойманные налету, солнечные былинки. Незабудки у дома, и толстые деревья все в теплых морщинах – извилистых, мудрых улыбках. Картина была закончена. Стылым зимним днем художник нарисовал последнюю иголочку пушистой ели, возвышающейся над всем лесом, и понял, что все, больше добавить ему нечего.
- Кошка, кошка, я закончил, - сказал Художник своей подруге, прячущейся от снега под чьей-то машиной.
- Пойдем котлетами угощу! –
Зыркая, как только она и умела, кошка горделиво подошла к художнику и, запрыгнув на руки, долго терлась о его щеку, вымурлыкивая свою благодарность. Она ведь тоже давно ждала, когда картина будет написана.
Городок, в котором жил художник был маленьким. И весть о том, что картина, которую полжизни писал этот чудак, готова очень быстро стала достоянием всех. Казалось, даже голуби, насупив от холода глаза и вдавив свои многочисленные подбородки в шеи, обсуждали пока еще никем, кроме кошки невиданное творение художника.
- Вы слышали, художник закончил свою картину?- спрашивали друг друга торговки на улице. Всколыхнулись даже в газете, и одна из пожилых журналисток, забродившая от времени и самодовольства дама уже собралась нанести визит к художнику, чтобы по достоинству оценить его труд.
- Он писал эту картину всю жизнь! – говорила она своим знакомым. - Наверное, он изобразил на ней весь наш город! Может быть, каждый из нас увидит на ней себя, ведь художник так часто гулял по улицам.
Как же разволновались все!
– Мы должны купить эту картину и поставить ее в городской музей! – заявил самый смешной и важный сотрудник администрации. – Художник беден, как мышь, и мы сделаем благородное дело! – кричал он, где только мог, а люди кивали головами и довольно улыбались. Всем им очень хотелось сделать что-то доброе для этого смешного человека, чаще разговаривающего с животными, чем с людьми.
– Он, наверное, очень одинок и несчастлив, - перешептывались соседки на улицах. – Вот увидите, он изобразил Мадонну или какую-нибудь языческую богиню!..
Пока город гудел, художник ни о чем, не подозревая, сидел в комнате и смотрел в окно. Он знал, что если обернется, то увидит свою картину.
Он мог бы узнать каждый день. Каждый вздох кисти, погладивший в свое время холст. Каждую кошкину обиду, выглядывающую из-под прищуренных век. И конечно, себя самого. Да его не видно, ведь сам он в доме. Сидит за столом, смотрит в окно и ждет вечера. Почему-то вечер кажется ему самым лучшим временем для приема гостей. Свет лампы, ласковая полутень и сверчок, заставляющий темноту мурлыкать. Художник ждет стука, чуть слышных шагов, сонного вскидывания пса и голоса, пока еще чужого, просящего отворить двери.
Звук звонка прервал и прогнал все мысли. Кто-то настойчиво звонил в двери квартиры художника, и, похоже, уже давно.
- Ну, здравствуйте, - вплыла в открывшиеся двери дама. – Что это вы так долго не открывали? Чем занимались?- ее глаза - притупившиеся колючки, плавающие в лужицах гноя, близоруко ощупывали лицо художника.
- Я из "Городского Слова", редактор отдела культуры. Покажите уж свой шедевр, - при этих словах журналистка так задрала голову, что подбородок выпятился вперед, да так смешно, что художник чуть не расхохотался. Этакий осьминог женского полу с подбородком – микрофоном самолично пожаловал в гости.
- Мой шедевр? – вежливо переспросил он? – Вы, наверное, ошиблись. В моем доме нет никаких шедевров. И не стойте, пожалуйста, на пороге, проходите, - предупредил он ее вторжение. Еще секунда и она, не снимая обуви, гордо неся впереди свой "микрофон" и свою грудь, прошествовала в комнату.
- Так, так, так… Значит это - вы писали столько лет?
Редактор отдела культуры остановилась напротив репродукции картины Брейгеля "Вавилонская башня", сделанную художником еще в юности, и, покачивая плечами, выпячивая губы и одновременно с тем поправляя очки бросила: "Довольно неоднозначно! Свежо! Что вы хотели этим сказать? Что пытались донести до зрителя?"
- Простите… это не моя картина, - сказал художник.
- Не ваша?..Чья тогда? Ну да ладно, это не важно. Если какого-то вашего товарища, то можете передать ему, что она недурна. Уж в чем-чем, а в живописи я разбираюсь! А теперь покажите мне свою картину. У меня, знаете, еще много дел!
Несколько смутившись от такого напора, скромности и грязных следов, оставляемых сапогами гостьи, художник, не сказав ни слова, показал рукой на свою картину.
-Эта? Очень мило… любовь к животным, отстаивание общечеловеческих ценностей, - вполголоса произносила она, выкарябывая что-то в блокноте.
- А теперь, скажите, вы, как художник, считаете себя ответственным перед людьми?
- Я?.. Ээ, нет.
-Как нет? Такого не может быть. Вы, наверное, не поняли вопроса. Каждый творец должен осознавать всю важность своих действий, он должен учить народ! Чему вы учите наш народ? – журналистка так подалась вперед, задавая этот вопрос, что стой рядом с ней кто-нибудь, она заколола бы его своим подбородком. Ах, не отвечайте. Я и так знаю! Быть добрыми и великодушными. Ведь так?..
Художнику ничего не оставалось, как утвердительно кивнуть в ответ и подвергнуться дальнейшему допросу: сколько ему лет, был ли женат и что такое, по его мнению, "расизм" с нравственной точки зрения.
Когда дама ушла, художник был измучен до такой степени, что даже думать уже не мог. Одевшись, он выскочил на улицу и, выбрав самую нехоженую дорогу, направился в сторону старого парка. Но в тот день ему не везло. До парка он так и не дошел, хотя тот и был не так далеко от его дома. То и дело его останавливали какие-то люди и спрашивали о его картине. Некоторые поздравляли, трясли ему руки, спрашивали разрешения навестить его.
- Тронут, тронут. Заходите, буду рад, - повторял художник, как заклинание.
Не надо было никуда выходить, досадовал он, и наконец-то добравшись до дома, преодолев в виде препятствий ни один десяток горожан, закрылся в своей квартире, и до самого позднего вечера вздрагивал от звонков в двери.
Рано утром, когда рассвет только нерешительно мялся на пороге, художник вышел на улицу. Мягко-серые тени обволакивающие город, пригладили взъерошенные со сна волосы, смыли сонную рассеянность с лица и пригласили пройтись.
Художник очень любил такие прогулки. Когда все еще спят, и только птицы порой проносятся мимо, протрещав тебе "доброе утро". Уже подходя к дому, он заметил письмо, лежавшее в его ящике. Художник еще вчера удивился бы этому, ведь никто никогда не присылал ему писем, однако ведь раньше никто и не обращался к нему на улицах, не приходил смотреть на его картины.
"Уважаемый Художник, просим вас 22 января в десять часов утра быть на заседании городского Совета, посвященного вашей картине, которую вы должны принести с собой. Просьба не опаздывать" было написано в письме. "Сегодня, как раз 22-е", - отстраненно подумал художник. Кому какое дело до меня и моей картины, а? Кошка? Спросил он подругу, которая запрыгнула с улицы к нему на подоконник. А если я не пойду?.. Но как-то неудобно… Со мной не хочешь пойти?- серьезно спросил он Хвостатую, на что она выразительно фыркнула, словно говоря "может и схожу тебя проводить, ведь ты такой растяпа, заодно на обратном пути купишь мне рыбки".
Ровно в десять художник стоял уже у старинного каменного здания, по бокам обкусанного плесенью. Отслушав удары башенных часов, толкнул дверь и, обернувшись, вошел… только мелькнули золотом кошкины глаза за сугробом. Проводила.
...Они все старались улыбаться. Только от этого становилось еще хуже. Если бы попытался улыбнуться мой мольберт, то у него получилось бы это добродушнее. Хотя, может, я придираюсь. В зале было душно. Они доставали платки, соскребали капли пота со лба и шеи, и опять улыбались. Как мне хотелось уйти, но мог ли я? Ведь все-таки они меня пригласили. Предложили присесть – я был рад. Волновали ботинки – старые, давно отслужившие свое, грязные. Я бы задвинул ноги за стол, и забыл про них. Только оказалось, что сесть мне, было назначено на стул, что стоял посередине зала… Говорили они так долго, что легко можно было заснуть. По очереди, но одно и, то же. О том, как все они любят наш город, сколько делают для него. И все в этом духе. Потом попросили показать им картину. Пока я разворачивал ее, убаюканную старой курткой, чувствовал, как поскрипывают их мысли. То ли замереть от благоговения, то ли сморщиться. Бедные, им было сложно выбрать, поэтому они, улыбаясь, попытались и сморщиться и выразить восхищение.
Никто не решался дать первым оценку. Потом самый маленький из них и важный вдруг как выкрикнет: "Это чудесно, как живое!". И всех будто прорвало: "гениально, восхитительно, талантливо"…
Что было дальше?.. Извини, я задумался. Дальше меня ждало самое неприятное. Они захотели забрать картину себе. Стали совать мне в руки конверт, пожимать руки. Говорить, что покупают ее от имени всего города, и отныне она будет храниться в музее.
- Неужели вы не хотите, чтобы ваша картина стояла в музее?! – допытывался до меня коротышка, а я все молчал. Ну не мог же сказать ему, что нормальные люди в музеи не ходят: им некогда. Что никогда не забежит в музей веселый мальчишка и не попытается пальцем потрогать бугорок краски. Поэтому я, молча, ушел.
Прошло два дня или три? Не помню точно. С тех пор даже в магазине на меня смотрят, как на врага или вора. В глазах одна колючая блеклость у всех. Отчего им нужна моя картина? Я вскормил ее жизнью, я дышал ее много лет. Так почему же должен отдавать ее городу?..
Да-а…на предложенные деньги я мог бы построить дом. Подальше отсюда. Я бы выбрал место, и все было бы, как на самой картине. Но тогда бы пришлось продать самого себя, а я не могу сделать это.
Ты спрашиваешь, где картина теперь? Я ее отдал. Да-да, не удивляйся. Когда я возвращался домой, то увидел плачущую девочку. Оказалось, что она потерялась, давно замерзла и хочет есть. Я взял ее за руку и проводил до дома. Чтобы утешить рассказал про тебя. И показал ей картину. Не поверишь, но она тут же перестала плакать, все водила пальчиком по ней, и ты ей очень понравилась. Вот я и отдал ребенку картину. И не жалею нисколько… Зачем она нам теперь?.. Нарисуем тебе лучше мышек. Много-много…Целый мышиный город! Только ты их не ешь. Я дам тебе молока.
Эпилог
С приходом весны художник покинул город. Больше его в нем никто никогда не видел. Но вспоминали о нем не в пример часто. Зная, что художник ушел с пустыми руками, долго искали его картину, но ничего не нашли. Правда, сумели отыскать пару эскизов, которые и передали музею. И если кто-то заглядывает в него пару раз в год, то в первую очередь видит рисунок большого слоненка, который, улыбаясь, держит хоботом тонкую цветущую розу, под которым написано: "Душа находится в цветке".
Вместе с художником пропали из города черная, хвостатая кошка и хромой пес с ободранным ухом, правда, этого никто и не заметил.
ФОТО КЛУБ ISO100
Astavi [16]
AlyN [18]
Версия для печати
